Отличная страшная сказка, которую хорошо рассказывать вслух, — «Разбойники и экономка». Если бы я преподавал сказительское искусство, я бы посоветовал студентам внимательно изучить этот пример: драматизм и напряжение сохраняются здесь от начала и почти до конца, но по какой-то причине финал скомкан. Что пошло не так? И можно ли это исправить?

Никто ведь не мешает нам вносить улучшения и правки от себя! Более того (и об этом ни в коем случае нельзя забывать!), мы обязаны это делать, если хотим, чтобы сказка продолжала жить и здравствовать. Итало Кальвино в предисловии к своему великолепному сборнику «Итальянских сказок» приводит старинную тосканскую пословицу: «Сказка не будет хороша, если к ней ничего не добавить». У каждого — своя сказительская манера, свои достоинства и недостатки; кто-то заставит слушателей смеяться, кто-то — дрожать от страха, кто-то — заливаться слезами, а лучшие из нас умеют и то, и другое, и третье. Но для того, чтобы это получилось, мы должны пропускать сказки через себя: что-то добавлять, что-то убирать, поворачивать под новым углом, украшать и приспосабливать к современности. Печатная версия — это лишь отправная точка, а не пункт назначения.

Я начал с того, что это собрание сказок — одна из величайших книг Британии. Подчеркну: речь не только об Англии, а о Британии в целом. В наши дни вопрос национальной идентичности вызывает много споров и недоразумений. В Эдинбурге теперь есть свой парламент; значит ли это, что изменилось содержание самого понятия «шотландец»? Можно ли считаться «англичанином», если ты чернокожий, — или в этом случае ты должен называть себя «британцем»? И какое отношение имеет мусульманский ребенок, родившийся и живущий в арабском квартале Бирмингема, ко всем этим сказкам про мальчишек по имени Джек и про подвыпивших крестьян, возвращающихся домой с ярмарки?

Если бы не усердный труд и глубокие познания преданных своему делу ученых, эти сказки были бы утрачены навсегда. Поэтому мы должны чтить и славить их имена — имя Кэтрин Бриггс и всех собирателей фольклора, работавших с народными сказителями и терпеливо расшифровывавших аудиозаписи.

Но все-таки у сказок, представленных в виде книги, есть свои недостатки. На страницах научного труда живые истории неподвижно застывают. Удостоившись столь серьезного академического подхода, сказки превращаются в музейные древности. Теперь мы как будто должны ходить вокруг них на цыпочках и говорить потише, чтобы ничего не нарушить. Как будто мы обязаны навсегда сохранить их неизменными.

Но для таких историй, как эти, нет ничего опаснее неизменности: если оставить их как есть, они завянут и умрут. Поэтому их обязательно нужно выводить на свет, чтобы они прогулялись, подышали воздухом и потанцевали. Отличный тому пример — переложение старинной сказки «Тэм Лин» в форме даб-поэзии: Бенджамин Зефанайя переносит эту причудливую историю в мир диджеев, секса на заднем сиденье и нелегальных иммигрантов. Так из чего-то старого рождается что-то новое, но старое при этом не умирает: оно остается жить вместе с новым и в один прекрасный день сможет вдохновить еще какого-нибудь рассказчика.

Короче говоря, эта книга — подлинная сокровищница. Это богатейший из всех когда-либо выходивших на английском языке сборников старых сказок — забавных, грубых, зловещих, прекрасных, простецких, нежных, жестоких, хитроумных и таинственных. Но богатства не должны лежать без дела. Их нужно тратить. И самое странное — то, что богатства такого рода от этого только растут и множатся: чем больше отдашь — тем больше у тебя останется.

Это и следующее эссе были написаны по заказу. И это два самых приятных заказа из всех, что я получал за свою жизнь.

О братьях Гримм, об их собрании сказок и о природе народной сказки вообще

Так пишет американский поэт Джеймс Меррил во вступлении к «Книге Эфраима» — первой части своей необыкновенно длинной поэмы «Переменчивый свет над Сандовером» (1982). Рассуждая о том, как он намеревается рассказать свою историю, Меррил выделяет две, по его мнению, важнейшие характеристики волшебной сказки: «безмятежный и безымянный» голос повествователя и «условные, шаблонные фигуры» персонажей.

Когда Меррил упоминает братьев Гримм, все становится ясно без лишних слов: мы прекрасно понимаем, что он имеет в виду. Ведь за последние два с половиной столетия «Детские и семейные сказки» братьев Гримм оставались для большинства западных читателей и писателей первоисточником и основой самого жанра западной волшебной сказки, колыбелью всех его неповторимых особенностей, делающих сказку сказкой, и величайшим из всех собраний сказочных историй, переведенным на все языки.

Но если бы братья Гримм не собрали все эти сказки, за них это наверняка сделал бы кто-то другой. Более того, другие это и так делали. В начале XIX века Германия переживала мощный интеллектуальный подъем: исследователи права, истории и языка увлеченно спорили о том, что значит быть немцем, когда, собственно, и Германии как таковой еще не было, а было лишь сотни три независимых государств: королевств и княжеств, эрцгерцогств и просто герцогств, ландграфств и маркграфств, курфюршеств, епархий и тому подобного, — одним словом, раздробленные осколки Священной Римской империи.

Биография братьев Гримм ничем особым не примечательна. Якоб (1785–1863) и Вильгельм (1786–1859) были старшими из выживших сыновей Филиппа Вильгельма Гримма, преуспевающего стряпчего из Ханау (герцогство Гессенское), и его жены Доротеи. Братья получили классическое образование и были воспитаны в традиции реформатской кальвинистской церкви. Умные, прилежные и вдумчивые, они намеревались пойти по стопам отцам и, без сомнения, добились бы немалых успехов на юридическом поприще; однако в 1796 году Филипп Вильгельм внезапно умер, и семья, в которой теперь насчитывалось уже шестеро детей, вынуждена была обратиться за поддержкой к родственникам Доротеи. Тетка Якоба и Вильгельма, Генриетта Циммер, фрейлина при герцогском дворе в Касселе, устроила их в лицей (высшую школу), который они закончили с отличием, в числе лучших учеников. Но денег было мало, и когда братья поступили в Марбургский университет, им приходилось экономить на всем.